Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Страница 76

– Куда, чай, с ними весело хлеб-соль водить! – продолжал Алексей. – Не правда ли?

– Вестимо, батюшка, – примолвила вполголоса хозяйка. – Дай бог им здоровья – люди добрые.

– В самом деле?

– Как же! такие приветливые.

– Что ты, шутишь, что ли?

– И, родимый, до шуток ли нам!

– Неужели в самом деле?.. Кого ж ты больше любишь: своих иль поляков? Ну, что ж ты молчишь, лебедка? иль язык отнялся?.. Ну, сказывай, кого?

– Кого прикажешь, батюшка.

– Не о приказе речь; я толком тебе говорю: кого больше любишь, нас иль поляков?

– Вас, батюшка, вас! А вы за кого стоите, господа честные?

– Чего тут спрашивать: за матушку святую Русь.

– Полно, так ли, родимый?

– Видит бог, так! Мы едем под Москву, биться с поляками не на живот, а на смерть.

– Ой ли? Помоги вам господи!.. Разбойники!.. В разор нас разорили! Прошлой зимой так всю и одежонку-то у нас обобрали. Чтоб им самим ни дна ни покрышки! Передохнуть бы всем, как в чадной избе тараканам… Еретики, душегубцы!.. нехристь проклятая!

– Ба, ба, ба! что ты, молодица? Кого ты это изволишь честить?

– Кого?.. как кого?.. вестимо, кого!.. Кого ты, родимый, того и я.

– Да что ты переминаешься?.. Чего ты боишься? иль не видишь, что мы православные?

– О, ох, батюшка! не равны православные! Этак с час-места останавливались у нас двое проезжих бояр и с ними человек сорок холопей, вот и стали меня так же, как твоя милость из ума выводить, а я сдуру-то и выболтай все, что на душеньке было; и лишь только вымолвила, что мы денно и нощно молим бога, чтоб вся эта иноземная сволочь убралась восвояси, вдруг один из бояр, мужчина такой ражий, бог с ним! как заорет в истошный голос да ну меня из своих ручек плетью! Уж он катал, катал меня! Кабы не молодая боярыня, дочка, что ль, его, не знаю, так он бы запорол меня до смерти! Дай бог ей доброе здоровье и жениха по сердцу! вступилась за меня, горемычную, и, как господа стали съезжать со двора, потихоньку сунула мне в руку серебряную копеечку. То-то добрая душа! Из себя не так чтоб очень красива, не дородна, взглянуть не на что… Ахти я дура! – примолвила хозяйка, вскочив торопливо со скамьи, – заболталась с тобой, кормилец!.. Чай, у меня хлебы-то пересидели.

Юрий, который от сильного волнения души, произведенного внезапною переменою его положения, не смыкал глаз во всю прошедшую ночь, теперь отдохнул несколько часов сряду; и когда они, отправясь опять в путь, отъехали еще верст двадцать пять, то солнце начало уже садиться. В одном месте, где дорога, проложенная сквозь мелкий кустарник, шла по самому краю глубокого оврага, поросшего частым лесом, им послышался отдаленный шум, вслед за которым раздался громкий выстрел. Юрий приостановил своего коня.

– Что это, боярин? – вскричал Алексей. – Слышишь? другой… третий… четвертый… Ахти, батюшки! считать не поспеешь!.. Ой, ой, ой! какая там идет жарня!

– Что б это такое было? – сказал Юрий, прислушиваясь к стрельбе, которая час от часу становилась сильнее. – Мы, кажется, еще не близко от Москвы.

– Сердце мое чует, – перервал Алексей, – это разбойники шиши проказят! Не воротиться ли нам, боярин?

– Если это шиши, так нам бояться нечего. Поедем поближе, Алексей.

Они не успели отъехать пятидесяти шагов, как вдруг из-за куста заревел грубый голос:

– Кто едет? стой!.. – и человек двадцать вооруженных кистенями, рогатинами и винтовками разночинцев высыпали из оврага и заслонили дорогу нашим путешественникам. С первого взгляда можно было принять всю толпу за шайку разбойников: большая часть из них была одета в крестьянские кафтаны; но кой-где мелькали остроконечные шапки стрельцов, и человека три походили на казаков; а тот, который вышел вперед и, по-видимому, был начальником всей толпы, отличался от других богатой дворянской шубою, надетою сверх простого серого зипуна; он подошел к Юрию и спросил его не слишком ласково:

– Кто вы таковы?

– Проезжие, – отвечал Милославский.

– Куда едете?

– Под Москву.

– Не вместе ли вон с теми боярами, что едут впереди?

– Нет, мы едем сами по себе.

– Полно, так ли?

– Видит бог так, господа шиши! – закричал Алексей.

– Ты врешь!.. Мы православное земское войско, а не шиши. Постой-ка, брат, нас этак прозвали зубоскалы поляки, так, видно, ты, голубчик с ними знаешься?

– Да, да! они изменники! – заревела вся толпа. – Долой их с лошадей!

– Что вы, ребята? перекреститесь! – вскричал Алексей. – Мы едем с боярином из Троицы к князю Пожарскому биться с поляками.

– Не верь им, Бычура! – сказал один из стрельцов. – Они, точно, изменники.

– Постойте, ребята! – перервал Бычура. – Чтоб маху не дать!.. Как тебя зовут, молодец? – продолжал он, обращаясь к Юрию.

– Юрий Милославский.

– Сын покойного воеводы нижегородского?

– Да, сын его.

– Коли так, – сказал Бычура, снимая почтительно свою шапку, – то мы просим прощения, боярин, что тебя остановили; и если ты точно Юрий Дмитрич Милославский и едешь из Троицы, то не изволь ничего бояться.

– Я ничего и не боюсь, добрые люди! Только не задерживайте меня: я тороплюсь к Москве.

– Не погневайся, ты слышишь, какая жарёха идет на большой дороге?.. так воля твоя, а изволь пообождать.

– Но что значит эта стрельба?

– Да так, боярин! наши молодцы справляются там с русскими изменниками.

– А почему вы знаете, что они изменники?

– Как не знать? они было и проводника уж нашли, который взялся довести их до войска пана Хоткевича; да не на того напали: он из наших; повел их проселком, водил, водил да вывел куда надо. Теперь не отвертятся.

– Нельзя ли нам хоть стороной объехать?