Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Страница 68

– Как же! ведь он нас за руки держит; один конец – так и нам и ему легче будет.

– Ну ин быть по-твоему, – сказал Кручина, вставая медленно из-за стола. Он наполнил огромную кружку вином и, выпив ее одним духом, подошел к дверям, взялся за скобу, но вдруг остановился; казалось, несколько минут он боролся с самим собою и, наконец, прошептал глухим голосом:

– Нет! не могу!.. никак не могу!..

– Чуден ты мне! – сказал, покачав головою, Туренин. – Ведь ты хотел же его уморить в кандалах?

– Да, и как вспомню, что этот молокосос осмелился ругаться надо мною, то вся кровь закипит!

– Так что ж?

– Так что ж!.. Эх, Андрей Никитич! в сердцах я готов на все: сам зарежу того, кто осмелится мне поперечить… а ведь он в моих руках!..

– Тем лучше.

– В цепях… истомленный голодом, едва живой… Когда подумаю, что он, не вымолвив ни слова, как мученик, протянет свою шею… Нет, Андрей Никитич, не могу! видит бог, не могу!..

– Кто говорит, Тимофей Федорович, – конечно, жаль: детина молодой, здоровый, дожил бы до седых волос… да, что ж делать, своя рубашка к телу ближе.

Шалонский бросился на скамью и, закрыв обеими руками лицо, не отвечал ни слова.

– Послушай, любезный, – продолжал Туренин, – что сделано, то сделано: назад не воротишься; и о чем тут думать? Не при мне ли Милославский говорил нижегородцам, чтоб не покорялись Владиславу? Не по его ли совету они пошли под Москву? Не он ли одобрял их, рассказывая о бессилии поляков и готовности граждан московских восстать против Гонсевского? Не клялся ли он в верности Владиславу? Не изменил ли своей присяге и не заслуживает ли этот предатель смертной казни? Ну, что ж ты молчишь? Отвечай, Тимофей Федорович!

– Боярин Туренин, – сказал Кручина, бросив на него угрюмый взгляд, – не нам с тобою осуждать Милославского… Но ты прав: назад вернуться не можно. Делай что хочешь… и пусть эта кровь падет на твою голову!

– Аминь! – сказал Туренин, подходя к дверям.

– Постой! – вскричал Шалонский, – слышишь ли?.. это уж не ветер…

– Да, – отвечал Туренин, отворяя окно. – Точно!.. Конский топот!

– Неужели Омляш! Скоро ж он назад воротился… Нишни!.. караульный с кем-то разговаривает… Кажется… точно так! это голос Прокофьича.

– Земского ярыжки, который у тебя живет?

– Да; я отправил его вместе с Омляшем.

– Ну, так и есть; это должны быть они… вот и караульный сошел с башни… отворяет ворота… Кой черт!.. а сколько ты людей отправил с Омляшем?

– Их было всего четверо.

– Четверо?.. Полно, так ли?.. Кажется, их гораздо больше… Постой-ка… тьфу, батюшки, какая темнять!

Тут на дворе раздался болезненный крик, похожий на удушливое и слабое восклицание умирающего человека.

– Что это значит? – спросил торопливо Туренин.

– Дурачье! – сказал Кручина, – уж не задавили ли кого-нибудь в потемках?

– Тимофей Федорович! – вскричал Туренин, – посмотри-ка!.. Мне кажется, что от ворот идет что-то много пеших людей…

– Право?.. Ну спасибо Замятне! Я просил его прислать ко мне десятка два своих холопей. У меня здесь больных наполовину, а как возьмем с собой человек тридцать, так было бы кому хутор покараулить. Пожалуй, заберутся в гости и разбойники.

– А что, у тебя заведено, что ль, держать по ночам ворота настежь?

– Как настежь?

– Да разве не видишь? Караульный и не думает запирать.

– В самом деле… Может быть, не все еще въехали.

– Не все?.. Кажется, и так порядочная кучка прошла двором.

Вдруг в сенях послышались шаги многих людей, поспешно идущих.

– Тимофей Федорович! – вскричал испуганным голосом Туренин, – сюда идут!..

– Что это значит?.. – спросил Кручина, подойдя к дверям.

В соседнем покое раздался громкий крик, и Кирша, в провожании пяти казаков и Алексея, вбежал в комнату.

– Измена! – вскричал Шалонский.

– Молчать!.. – сказал Кирша, прицелясь в него пистолетом. – Слушайте, бояре! Если из вас кто-нибудь пикнет, то тут вам и конец! Тимофей Федорович, веди нас сейчас туда, где запрятан у тебя Юрий Дмитрич Милославский.

Шалонский протянул руку, чтоб схватить со стола нож; но Туренин, удержав его, закричал:

– Бога ради, боярин, не губи нас обоих! Добрый человек! – продолжал он, обращаясь к Кирше…

– Тсс! ни слова! – перервал запорожец. – Где ключи от его темницы?

Кручина молча показал на стену.

– Хорошо, – сказал Кирша, сняв их со стены, – возьмите каждый по свече и показывайте куда идти… Да боже вас сохрани сделать тревогу!.. Ребята! под руки их! ножи к горлу… вот так… ступай!

В соседнем покое к ним присоединилось пятеро других казаков; двое по рукам и ногам связанных слуг лежали на полу. Сойдя с лестницы, они пошли вслед за Шалонским к развалинам церкви. Когда они проходили мимо служб, то, несмотря на глубокую тишину, ими наблюдаемую, шум от их шагов пробудил нескольких слуг; в двух или грех местах народ зашевелился и растворились окна.

– Тимофей Федорович! – сказал Кирша, – если все эти рожи сей же час не спрячутся, то… – Он приставил дуло пистолета к его виску. – Слышишь ли, боярин?

Шалонский не отвечал ни слова; но Туренин закричал прерывающимся от страха голосом:

– Что вы глазеете, дурачье? иль хотите подсматривать за вашими боярами?.. Вот я вас, бездельники!..

Окна затворились, и снова настала совершенная тишина. Подойдя к развалинам, казаки вошли вслед за боярином Кручиною во внутренность разоренной церкви. В трапезе, против того места, где заметны еще были остатки каменного амвона, Шалонский показал на чугунную широкую плиту с толстым кольцом. Когда ее подняли, открылась узкая и крутая лестница, ведущая вниз.